По старой калужской дороге (1917)

Инсценировка известной народной песни, из жизни крестьян 1880 годов, в 4 частях.

I

По старой Калужской дороге,
На сорок девятой версте
Большая усадьба когда-то
Стояла одна в стороне.
В усадьбе помещик с женою
Безвыездно прожил года;
Немолод он был – с сединою,
Жена же была молода.
К тому же, ревнивый и чванный,
С ней замкнуто жил и гостей
Не ждал никогда он на званный
Бал в тихой усадьбе своей.
Суровый и строгий с женою,
Не очень ее баловал
И с челядью только одною
на время ее оставлял.
Любил он собак да охоту,
Казалося, больше жены.
Бывало, лишь муж на охоту,
Ей крохи свободы даны.
Светло становилось, просторно,
И с горничной Грушей вдвоем,
Как птицы, щебечут задорно
Весь день все они об одном.
– Ты счастлива, Груша, ты любишь!
В тебе он не чает души,
С Фомою ты жизнь не загубишь,
Как я с своим мужем в глуши.
Нет, Груше жилось веселее,
Чем барам в своих хоромах:
Была бы лишь ночь потемнее,
Тайком убежит второпях.
Забудет и шубку накинуть,
Ей с милым и так горячо.
Вольготней снежком перекинуть,
А шубка лишь давит плечо.

II

Раз вечером в зимнюю пору
Трещал по деревьям мороз.
На тройке измученной в гору
Фома свою барыню вез.
Запарилась тройка. В сугробе
По брюхо увяз коренник,
– Как видно, мы сбились с дороги,
Хоть я к ней сызмальства привык.
Пойду поищу. – Долго ждали
Замерзшие кони седок.
Пошли было кони, да стали,
Вдруг кто-то им стал поперек.
«Вот добрая тройка, – сказал тот, –
Ну, ночка послала мне клад».
Да вдруг покачнулся и глыбой
В сугроб полетел конокрад.
Фома же глядит да смеется:
«Что, сладко коней воровать?»
А барыня в санках трясется,
Не в силах на помощь позвать.
Едва добралась до ночлега
И там лишь едва отошла
От страха, мороза и снега
В объятьях горячих она,
Вернулся Фома и неласков
Уж больше он с Грушей теперь,
И барыня хмура, как осень,
На Грушу косится, как зверь.
Случилось недоброе что-то,
Да вдруг, как на голову снег,
Принес весть нежданную кто-то
Про барыни тайный ночлег.
Забилось в ней сердце ревниво,
И барину все дочиста
В тот вечер в слезах торопливо
Про весть рассказала она.
Покаялась барыня, горько
Досталось Фоме за любовь.
Смолчал он, на сердце лишь только
Горячая вспыхнула кровь.
Свою задушил бы обиду,
За барыню встал же горой
И, местью горя, раз усадьбу
Поджег он ночною порой.
За то и судили плетями,
А там отослали в острог.
Да он по дороге камнями
Разбил кандалы да утек.

III

По Старой Калужской дороге
С тех пор он гулял с кистенем,
Все путнички были в тревоге,
Он грабил и ночью, и днем.
Добычею страшной делился
С товарищем верным своим,
Не очень добром он скупился
И все пропивал вместе с ним.
В усадьбе же барин сердитый
Жену на глаза не пускал,
А бедной в светелке забытой
Бог сына-младенца послал.
Куда ей деваться с ребенком,
Хоть плакала бедная мать,
Пришлось на деревню к бабенкам
Ей сына родного послать.
Шла лесом, шла темным бабенка,
Молитву творила она,
В руках эта баба ребенка
Малютку грудного несла.
«Стой!» – крикнул свирепо разбойник
И за косу бабу схватил.
Сорвал с нее синий повойник,
Взмахнул кистенем и убил.
Убил и малютку-ребенка
За грязный потертый пятак.
Досталась ему рубашонка,
Товарищу – грязный пятак.
Задумал он дело большое,
Хотел на усадьбу напасть,
Чтоб барыню Машу в глухое
Местечко от барина скрасть.
Задумал и сделал. Та ночка
Всех краше казалась ему:
Теперь эта барская дочка
Ему отдана, мужику.
Да вдруг он узнал: рубашонка,
Что он на дороге добыл,
Была его сына-ребенка,
Он сына родного сгубил.
Он, проклятый, вышел из хаты
И прямо направился в лес,
В нем мысли блуждали, как гады,
И душу смущал ему бес.
Тем временем барин усталый
Коней своих дюжих загнал
И поздно на двор постоялый
С погоней своей прискакал.
Ворвался, как туча, и грозно
Ногами затопал об пол,
Но было сердиться тут поздно:
Безумной он Машу нашел.

IV

В снегу утопая глубоком
Шел к лесу, понурясь, Фома.
Над лесом туманный, далеким
Тайком пробиралась луна.
Добрел до опушки, кушак снял,
Уж петлю закинул за сук
И слышит, что кто-то вскричал:
«Что, больно торопишься, друг».
С тех пор он котомку накинул,
Пожитки раздал сиротам,
Родное местечко покинул,
Побрел по святым по местам.
Что за день собрал подаянья,
То к вечеру нищим раздал.
А ночью он бился в рыданье,
Молился и тяжко страдал.
Однажды в родное селенье
Дорога его привела,
И здесь, где свершал преступленья,
Стал каяться грешник Фома.
Внимал ему молча, толпою
Собравшись, крестьянский народ;
Вдруг Груша с седой головою:
Старухою стала за год.
– Здорово, касатик, вернулся,
Что ж стал на дороге, как пень,
Святошей, гляжу, обернулся!
И в воздухе свистнул кистень.
Тот самый кистень, чем когда-то
Он сына родного убил
За грязный пятак,
Не за злато,
Теперь и его загубил.
Там, там, на Калужской дороге,
На сорок девятой версте,
Могила чуть видна в сугробе
И страшный кистень на кресте.